Как джаз словами передать

— Я 35 лет работал лектором-музыковедом в «Ленконцерте», и моей основной темой был джаз. В небольших аудиториях я использовал магнитофонные записи, но когда джаз вышел на городскую сцену, то стал ведущим концертов. Напомню, что наш город первым начал проводить филармонические джазовые концерты. Мы жили в особой стране, и просветительство было необходимо. Ни одна книга зарубежного автора не выходила без предисловия советского литературоведа, ни одна пластинка не появлялась без аннотации, ни один концерт в Филармонии не обходился без вступительного слова. Не скажу, что дирекция «Ленконцерта» была в восторге от джаза, но в 60 — 70-е годы прошлого века многие чиновники понимали, что у этой музыки есть аудитория. Так на нашей сцене появились «Ленинградский диксиленд», джаз-оркестр Иосифа Вайнштейна, бэнд Алексея Канунникова, ансамбль Давида Голощекина, группы Анатолия Вапирова, Олега Куценко, квинтет солистов оркестра радио... И когда я вел концерты, то становился частью артистической команды, поэтому как музыкальный критик никогда не выступал. А на многих фестивалях я представлял никому не известные провинциальные ансамбли и должен был убедить публику, что каждый коллектив по-своему интересен.

— Давид Семенович Голощекин в интервью нашей газете посетовал, что современный слушатель мало интересуется джазом и зал Джазовой филармонии частенько пустует...

— Маэстро прав, джазовой публики маловато. Аншлаги бывают только тогда, когда приезжает именитый гастролер. И зал филармонии, рассчитанный на 200 мест, заполняется до отказа. Конечно, это чудовищно мало. Всего 200 человек, и нет толпы на улице! В 1980-е годы джазовые фестивали проходили в ДК им. Ленсовета (2200 мест), желающие попасть на концерты стояли у входа и готовы были вдвое больше заплатить за лишний билетик, хотя играли в основном советские джазмены. А сегодня приезжают звезды американского джаза, и заполняется всего лишь небольшой зал филармонии. Большие залы — «Октябрьский», Мюзик-холл, дворцы культуры — не были заполнены, когда выступали такие всемирно знаменитые группы, как трио Джона МакЛафлина, Manhatten Transfer, « Кровь, пот и слезы»...

—Может быть, Филармонии джазовой музыки стоит пересмотреть свою стратегию, стать более гибкой по отношению к современным течениям, чтобы убедить молодых людей, что джаз это модно, стильно и даже увлекательно?

— Джазовая филармония— это цитадель классического джаза. Давид Голощекин — наш джазовый классик, и поклонников у него вполне достаточно. На некоторые его концерты не попасть (на юбилейные, тематические, фестивальные), но говорить о ежедневном заполнении филармонии нельзя. Чаще всего приходят люди любопытные и доброжелательные, но джаз они не знают и не очень-то в музыку вслушиваются. Потом могут сказать: «Да, я был на джазе» (как в Эрмитаже, в Мариинском театре, в Театре Европы). Кстати, в филармонии звучит разная музыка — свинг, бибоп, диксиленд, латиноамериканская танцевальная музыка, блюз, фанк. Правда, нет авангарда и джаз-рока. И не надо. Это не в русле той художественной эстетики, которую исповедует руководство филармонии. Джаз-рок, этно-джаз, авангардные изыски можно услышать в других местах — в нескольких клубах, на Фестивале имени Сергея Курехина...

— У вас нет ощущения, что история джаза в прежнем его понимании закончилась? Все лучшие стандарты уже сыграны, а все, что появляется сегодня, нельзя назвать джазом в чистом виде?

— Нет, история не закончилась. Разве можно было бы в академической сфере сказать такое про музыку Баха, Моцарта, Бетховена, Чайковского, Верди? Джазовые стандарты, знаменитые мелодии, оставленные нам в наследство, каждый раз исполняются по-новому, «одеваются» в новую аранжировку, вдохновляют музыкантов на новые импровизационные идеи. Но людям свойственно увлекаться модными современными ритмами, новыми электронными звучаниями, поэтому возникают различные экспериментальные направления. А поскольку в основе этих направлений так или иначе оказываются идеи индивидуальной исполнительской свободы(импровизация), то легче всего всю эту музыку «пристегнуть» к джазу. Хотя появляются и такие понятия, как «Новая импровизационная музыка», «Свободная музыка»... Как бы это ни называли, именно классический джаз сделал нас людьми ритма. По ритму мы узнаем эпоху. Раньше всю музыку сводили к трем элементам — мелодии, гармонии и ритму. Именно в такой последовательности. На мой взгляд, сегодня расклад изменился — на первое место выходит ритм, а затем гармония и мелодия. Разумеется, я говорю только о неакадемической музыке.

— Но проявляет ли молодежь интерес к традиционному джазу? Или начинающие джазмены по большей части склонны к авангарду, музыкальным экспериментам?

— Если мы говорим о молодых музыкантах, то, само собой, «азбука» никуда не денется. Все как в фигурном катании — сначала надо «выполнить школу», и только потом появляется произвольная программа. Та часть молодых людей, которая получила хорошее начальное музыкальное образование и гуманитарное воспитание, с интересом слушают классический джаз, когда его исполняют талантливо и ярко. И обязательно будут играть стандарты, блюзы. И я не считаю, что начинающие джазмены способны сделать что-то интересное в авангардной музыке, предложить оригинальную музыкальную драматургию, не пройдя основ академической музыки (ведь в ней авангард появился значительно раньше) и традиционного джаза.

— Короче говоря, музыкальную грамотность следует прививать с детства.

— И все-таки что интересует новое поколение музыкантов? Вроде бы сегодня не осталось музыкального явления, за которым надо«подглядывать в щелочку»?

— Это мое поколение подглядывало в щелочку. Я родился в семье музыкантов, и, конечно, в пять лет меня усадили за фортепиано. Мне хотелось гонять мяч, кататься на санках, а меня заставляли играть гаммы. Уже не помню как, но я научился подбирать, играть на слух. Во время войны школьники часто выступали в госпиталях, и я обычно играл там какие-то фокстроты и песни военных лет. За это я получал грамоты и дипломы, а за сонаты Моцарта или Бетховена мне ничего не давали. И мне кажется, что я уже в 10 — 11 лет понимал, что хочу играть именно эстрадную музыку. Слово «джаз» было мне тогда незнакомо. А позже все было почти так, как в фильме «Стиляги». Только у меня не было денег, чтобы купить необходимые заграничные шмотки. Мы не владели информацией, знали только, что есть такая страна Америка, что там постоянно звучит джаз, что там можно танцевать рок-н-ролл и тебя никто не выгонит с танцплощадки. Я уверен, что если бы мы побольше знали тогда об этой стране, то многие музыканты туда бы не эмигрировали. Надеяться там на музыкальную джазовую карьеру было просто нелепо. А позже я собрал танцевальный оркестр и играл на закрытых школьных и студенческих вечерах. Даже неплохо зарабатывал. Интерес к андеграунду у человека есть всегда. Всем хочется заглянуть в щелочку: а что же там, о чем говорят «нельзя»? У молодого поколения был интерес к джазу. Вот мы и играли музыку из американских кинофильмов, играли стандарты, утверждая классический джаз, и люди благодарили нас за информацию. Мы ничего нового не открывали, просто копировали, и все. Чувствовали себя американцами, переодетыми в советские костюмы. И потом десятилетиями было не преодолеть этот американоцентризм. Мы и не пытались создавать какой-то русский джаз. А сегодня все открыто и доступно. Не нужно ничего изучать тайно. Поэтому классический джаз молодым не так уж интересен, хочется быть в субкультуре, и тогда начинаются поиски и эксперименты.

— Много ли желающих получить профессию джазового исполнителя?

— Не так уж много, но очень хорошо, что есть такие люди, которые хотят получить диплом с профессией «джазовый исполнитель». Кстати, в этом году исполняется 35 лет с момента открытия джазовых отделений в музыкальных училищах Российской Федерации. И более 20 лет существует кафедра «Музыкальное искусство эстрады». На бюджетное дневное отделение берут только 15 человек. Как правило, это талантливые молодые люди, выпускники джазовых отделов музыкальных училищ. Но набираются группы по 30 — 40 человек на коммерческом вокальном отделении. И это нелегкий контингент с очень низким уровнем гуманитарной культуры. Нет отбоя и от желающих стать менеджерами шоу-бизнеса. Инструменталистов значительно меньше. К тому же многих приходится отчислять. На одном из занятий я попросил поднять руки тех, кто умеет играть на фортепиано. Оказалось, меньше половины студентов. Но понятное дело, любому университету нужны деньги, и стараются взять побольше тех, кто готов платить. А самые грамотные — это заочники, то есть музыканты, которые четко знают, зачем им нужно профессиональное образование, они уже работают в этой области. В университете работают прекрасные педагоги, и молодым есть чему у них поучиться.

— Владимир Борисович, кем вы сами себя считаете — музыковедом, историком, теоретиком джаза? Для музыкального критика джаз — дело неблагодарное, оценивать импровизации, мягко говоря, не имеет смысла. Ведь в следующий раз все будет звучать по-другому.

— Я всегда повторяю, что музыкальная критика в принципе дело неблагодарное. Можно рецензировать концерты и фестивали, но это делается для истории и для того, чтобы читатели заметили, что джаз реально существует. А музыку нельзя объяснить словами! Музыка— это чувства, а разве можно внятно сформулировать чувства? Тем не менее мне приходилось что-то писать, но я всегда немного смущаюсь, когда про меня говорят: «Он знает все о джазе». Я не знаю всего о джазе и не пытаюсь узнать. Ведь в джазе каждый музыкант — это отдельный и неповторимый мир.