В ту ночь немецкий бомбардировщик «Хейнкель» прорвался сквозь заградительный огонь зениток, чтобы нанести удар в сердце Ленинграда. Младший лейтенант Алексей Севастьянов, командир звена 26‑го авиаполка 7‑го авиакорпуса ПВО Ленинграда, патрулируя в небе города, увидел немецкого бомбера. Преследуя врага, Севастьянов заходил то сбоку, то сзади огрызающегося пулеметными очередями «Хейнкеля». Но тот, меняя курс, ускользал от трассирующих пуль нашего истребителя (И-153), которого все называли «Чайка». Когда у Севастьянова закончился боекомплект, лучи прожектора вдруг выхватили бомбера из ночной мглы. Не мешкая, Алексей увеличил скорость и винтом своей «Чайки» обрубил хвост бронированного немца.
Бомбардировщик упал. А Севастьянов, выброшенный ударом из истребителя (при этом у него даже слетели унты), успел дернуть кольцо парашюта. Приземлился на территорию Невского машиностроительного завода, где рабочие-дружинники приняли его сначала за сбитого немца. А потом, разобравшись, раздобыли валенки для обмороженных ног летчика и отправили его в штаб 7‑го авиакорпуса.
Штаб находился на первом этаже дома № 46 по Баскову переулку. А выше этажом жила наша семья. В момент боя мы, пацаны двенадцати и тринадцати лет, находились на крыше дома, на случай если немцы начнут сбрасывать зажигалки. Мы видели, как «Чайка» рухнула во двор дома напротив, где до революции размещались царские конюшни. А бомбардировщик упал дальше — в Таврический сад. Как оказалось, его экипаж приземлился на улице Маяковского, где был задержан моей мамой и другими женщинами — бойцами истребительного батальона, патрулировавшими улицы Дзержинского района.
Они тоже привели немцев в штаб 7‑го авиакорпуса. «Летчик с двумя железными крестами на груди сначала держался надменно, — рассказывала мать, — но, как только увидел Алексея Севастьянова, светловолосого, широкоплечего, красивого, спеси у немца поубавилось. Он попытался улыбнуться и даже протянул Алексею руку, но, увидев в его глазах ненависть, отдернул ее».
В тяжкие блокадные дни героизм был прерогативой ленинградцев: и на полях сражений у стен города, на трудовом фронте, в воздухе и на море. Смелостью, умелым ведением боя отличались все летчики 2‑й эскадрильи полка. За отличное выполнение боевого задания, проявленный героизм и отвагу А. Т. Севастьянова представили к званию Героя Советского Союза.
Командующий ВВС Ленфронта генерал А. А. Новиков, наблюдавший таран Севастьянова с Дворцовой площади, одобрил представление. Впоследствии в очерке «В небе Ленинграда» он писал: «Необыкновенная, я бы сказал, фантастическая, стойкость духа советских летчиков позволила нам под Ленинградом почти на нет свести численное и техническое превосходство вражеской авиации».
После таранов П. Харитонова, С. Здоровцева, М. Жукова — Героев Советского Союза и других летчиков 7‑го авиакорпуса ПВО Ленинграда, где военинженером 2‑го ранга служил мой отец, — гитлеровские летуны страшились идти на сближение с советскими машинами. «На счету 7‑го авиакорпуса ПВО Ленинграда насчитывался 31 таранный удар», — вспоминал генерал-майор ВВС К. И. Алексеев. А на следующее утро мы, блокадные «гавроши» из Баскова переулка, помогали старшине спецкоманды П. А. Кулишу, которая занималась сбором сбитых наших и вражеских машин, вытаскивать из рва в Таврическом саду «Хейнкель». Изъяв у убитого второго пилота планшет с полетной картой, ручной компас, парабеллум, личные вещи, старшина Петр Ананьевич сказал нам: «Это документы для истории». И правда — впоследствии я их видел на стенде трофеев в Музее обороны и блокады Ленинграда…
23 апреля 1942 года старший лейтенант А. Т. Севастьянов, ворвавшись в строй «Юнкерсов», шедших бомбить Дорогу жизни, погиб в неравном воздушном бою. Но он и сегодня, навсегда двадцатипятилетний, остается с нами, в наших сердцах.
Владимир КОНДРАТЬЕВ,
житель блокадного Ленинграда