Помню, возводили огневую точку и командный пункт около Лесотехнической академии. Яму пришлось копать глубиной пятнадцать метров. А еще мы, девчонки-малолетки, с бетонного завода, который находился на территории академии, возили тяжелые тачки с цементом. Когда наши войска пошли в наступление, нас отправили на лесозаготовки.
Жили в землянках и палатках. Работали в своем, потому что нам не выдали спецодежду. Ели что придется, пайков не полагалось. Бригадиром была пожилая женщина, которая, жалея нас, говорила: «Испортите вы, девчонки, весь свой организм». А что делать? Каждое утро с пилой и топором шли к поваленным деревьям обрубать ветки и сучья, потом таскали бревна, складывая их в штабеля… После заготовок перевели нас в Ленинград на Кузнецовскую улицу. Заставили натягивать на разные объекты Международного (ныне Московского. — Ред.) проспекта маскировочные сетки, зачастую даже под обстрелом, потому что немец стоял на Пулковских высотах.
Однажды выстроили нас и спросили: «Хотите учиться, чтобы получить военную специальность?». Мы, естественно, хотели, но не знали, какие есть специальности. Оказалось, что за нас уже все решили и отправили учиться минному делу.
Я попала в 217й отдельный отряд разминирования. Показали нам миноискатели, но ими нельзя было эффективно работать, потому что они реагировали на все железяки, а наши мины были в основном деревянные, танковые — М-5 и Ф-10. После учебы отряд был передислоцирован в Пушкин.
Мы там жили, а на разминирование ходили шесть километров до Пулковских высот. Каждому выделили участок пятьдесят на пятьдесят мет ров. Сначала нужно было сделать на нем безопасную тропинку, потом натянуть канат по границе участка и ходить, на ощупь определяя, что там в земле.
Я по звуку понимала, во что попадает щуп — в деревяшку, мину или камень. Потом мы собирали мины в кучи и подрывали их. Самыми страшными были мины «спринг» — прыгающие. Их искать надо было либо рукой, либо голой ногой: над землей торчали три малюсеньких тоненьких проводка. И такая вот мина, взрываясь, подпрыгивала на полтора метра, а из нее разлетались во все стороны шарики. В общем, много наших погибли… Другой раз несу гранату, а она уже без чеки, и кричу: «Отойдите!». Если гибнуть, то только одной.
Командир, конечно, отчитал: нужно было гранату подорвать на месте. Иногда появлялась возможность отдохнуть. Девять дней отработаешь — на десятый можешь заскочить домой. А там только мама. Папа умер в январе 1942 года от голода, маленький брат — в 1943 году от болезни.
Мама очень боялась моего появления дома, потому что у меня за пазухой ватника всегда находились бикфордовы шнуры со взрывателями, а в руках чемоданчик с двухсотграммовыми толовыми шашками под пулеметной лентой. Оставить это хозяйство было негде, все возили с собой. «Не подорви дом», — каждый раз беспокоилась мама. Напоследок наш отряд разминировал территорию Лужского района.
Жили мы в бывших немецких землянках. Поехали однажды на телеге на станцию Мшинская за продуктами. Там и узнали про победу. Так обрадовались, что даже лошадь свою расцеловали. А возвращаясь назад, чуть не подорвались на мине…