Чистейшего звука высокая власть

-Много лет я читаю со сцены Цветаеву, Ахматову, Петровых. Я лучше чувствую женскую поэзию; мне кажется, что достаточно доступно и в то же время неожиданно для слушателя умею доносить нюансы женской души. Может, в силу уже и возраста, и опыта накопленного, любовного в том числе, женского, душевного... Мужчину я так понять не могу. Да и не надо. Это их.

При этом — да, поэт, а не поэтесса. Слово «поэтесса» у меня рифмуется с «Зинаида Гиппиус», «Черубина де Габриак»; в нем что-то пошловатое. Думаю, именно этот оттенок пошлости заставил и Ахматову, и Цветаеву говорить о себе «поэт». Забавно, что Цветаева отказывала Ахматовой в этом «праве», Анна же Андреевна говорила, что ВСЕГДА следует говорить: поэт.

Два поэта. Два великих поэта. Две трагические фигуры, две трагические судьбы. Я не читала Сафо в подлиннике, но все-таки считаю, что нет в мировой поэзии женщин, им равных. Гений выше, конечно, чем пол, но и пол важен. Не будь Ахматова женщиной, были бы совсем иные стихи. «Реквием» написан женщиной:

Короткое стихотворение, а сразу видно, что в Ахматовой ВСЕ было с самого начала. И неправда, что 1910-е в ее творчестве — исключительно «Бродячая собака» и постоянно цитируемая строчка «Все мы бражники здесь, блудницы...» и так далее. Что «лишь потом» она «пришла к «Реквиему»...

Вообще что значит — понимать поэта? В 1965 году Анна Андреевна заехала после Оксфорда в Париж и разговаривала со Струве, в книге «Анна Ахматова: pro et contra» есть запись. Прочитав там, в Париже, статью Синявского о ней, Ахматова среди прочего сказала, что, мол, Синявский знал всю мою поэзию — и ничего не понял про меня. А Недоброво Николай Владимирович (который писал о ней в 1915-м, а в 1919-м умер) знал только две ее первые книги — и «понял меня насквозь».

На каком уровне идет понимание поэзии? Дано или не дано слышать нам. Говорим: третий глаз, а как называть особый слух? Как мы слышим друг друга? Так ведь происходит и с любовью. Я всегда сравниваю любовь и искусство: что-то сверкнет между двумя людьми, в толпе увидишь и поймешь: это он. Так чувствуешь и своего поэта.

Не объяснить, почему строчки звучат так, а не иначе. Просто я понимаю, что именно этими словами выражается то, что чувствую и я. Ведь и Ахматова написала: «И я молюсь не о себе одной, А обо всех, кто там стоял со мною...». Она голос эпохи, не зря ее так и называли: «Эпоха». Кстати, вот что еще потрясающе: она родилась в 1889-м, в 1890-м родился Пастернак, в 1891-м Мандельштам и в 1892-м — Цветаева. Что такое это было? Мария Петровых не зря написала:

Ахматовой и Пастернака,
 Цветаевой и Мандельштама
 Неразлучимы имена.
Четыре путеводных знака —
 Их горний свет горит упрямо,
 Их связь таинственно ясна.
 Неугасимое созвездье!..

Так вот, Ахматова с конца XIX века по конец ее собственной земной жизни в 1966-м все вобрала, все отразила в своих стихах. Все, что происходило со страной в целом и с каждым человеком отдельно. Простые строчки: «Полно мне леденеть от страха...» — леденеть! вот что делала вся страна... — «Лучше кликну Чакону Баха...». Я недавно с одним композитором поспорила, который говорил, что не любит это «кликну». А суть в том, что он слышит это слово как «Эй ты, поди сюда!». А я по-другому: Ахматова цепляется за эту Чакону, как за хвост кометы, которая может вытащить ее из мрака, поднять ввысь... Мне ясно, что это так.

Поразительно, что она однажды сказала Шилейко, а Вольдемар Казимирович тогда был ее мужем, что настанет время и его спросят: « Как вы могли бросить Ахматову?», — а он ответит: «Я нашел лучше». Так и случилось. Но, знаете, я вообще не представляю себе, что это за муж — знал пятьдесят два языка. Правильно говорил Гумилев, что это не муж, это катастрофа!.. Именно Шилейко, напомню, назвал Ахматову Акумой — «Ведьма, колдунья» с древнеяпонского, ...многие считали, что в Ахматовой есть «что-то». Ведь так?

Я сама не из таких,
Кто чужим подвластен чарам,
Я сама... Но, впрочем, даром
Тайн не выдаю своих.

Кстати, мне передали слова замечательного режиссера Кшиштофа Занусси, председателя жюри первого киевского международного фестиваля, который прошел в начале июня. Занусси сказал: «Я не понял, КАК играет эта актриса. У меня было полное ощущение, что по экрану действительно ходит живая, документально заснятая Ахматова». И нам со Светланой Свирко (она играет молодой возраст Ахматовой. — Прим. авт.) дали приз «За лучшую женскую роль».

Еще с одной тяжелой задачей надо было справиться: найти баланс между актерской и авторской манерой чтения. Авторское нельзя слушать долго, оно занудно: поэт просто отбивает ритм голосом, и слушатель пропускает смысл. Актер читает с аффектацией, усиленно акцентируя. Мне кажется, мы нашли золотую середину... Это было очень серьезное погружение. И счастье работы с режиссером. Уровень взаимопонимания случился такой, будто мы прожили вместе тридцать лет.

Мы трудились по шестнадцать часов в день, и — помощь Анны Андреевны я не исключаю ни в коем случае — мне кажется, было некое благословение. Например, однажды я учила огромный монолог о печально знаменитом ждановском постановлении 1946 года, где она рассказывает о дне, когда пришла в Литфонд за продовольственным пайком и не могла понять, что происходит с людьми, отчего они стали так враждебны, а потом, идя по улице, увидела свое имя в газете на стене дома.