Почему мировом? Мы взяли название по циклу Павла Филонова «Ввод в мировой расцвет». Немного буду проводить параллели с московской выставкой «Некто 1917-й», которая проходила в Третьяковской галерее. На этой выставке меня поразило, что большинство работ, созданных непосредственно в 1917-м году, в принципе, с революцией-то и не связаны. Осмысление событий у многих художников наступило намного позже…

Буду отталкиваться и от знаменитых эрмитажных «революционных» экспозиций. Одна из них, самая масштабная, – «Зимний дворец и Эрмитаж в 1917 году. История создавалась здесь». Она проходила в парадных залах, начиная с Иорданской галереи и Иорданской лестницы. Таким революционным Зимний дворец мы вряд ли когда-нибудь ещё увидим. Там замечательно поработали амстердамские дизайнеры, увеличив фотографии, развесив красные знамена везде и всюду. И среди всех этих дизайнерских решений, сразу, с порога погружавших в революционное прошлое, были представлены подлинные артефакты – указ об отречении Николая II, письма, телеграммы, личные вещи, рассказывающие о всех главных фигурантах этого непростого времени.

Но вернёмся к выставке в Русском музее. Она захватывает очень большой временной диапазон. Повествование о предпосылках, приведших в итоге к трагическим событиям 1917-го, начинается с полотна Ильи Репина, написанного аж в 1903 году. А одно из произведений, завершавших экспозицию, датировано 1936-м годом. Но упор, конечно, был сделан на работы 1910-1920-х годов, созданных, так сказать, по горячим следам.

Вообще, ещё задолго до 1917 года очень много было пророчеств. Предсказывали начало страшной вселенской войны, гибель империи… Напряжение в обществе стремительно росло. Некое предчувствие Первой русской революции можно увидеть в картине «Какой простор» Ильи Репина, написанной за два года до трагического 1905-го.

Интересно, что Илья Ефимович изначально никакого особенного подтекста в своё произведение не вкладывал. В письме к своей ученице Марианне Верёвкиной он писал: «И в живописи я моложусь… Написал пару молодых людей, гуляющих по берегу Финского залива. Время первых заморозков моря, когда низовой ветер подымает воду и играет, ломая льдины… А публика наша… видит, что это неспроста, что тут кроется глубокая аллегория».

Многие современники считали, что это та волна, которая смоет все старое, что это ветер перемен… Это была уже вторая половина жизни и творчества Репина. Обратите внимание, какие у него появляются импрессионистические нотки! Меняется манера, меняются сюжеты. Это совсем не похоже на ранние и зрелые произведения мастера, на его «Бурлаков» и «Запорожцев».

И очень интересно сравнивать «Какой простор!» Репина с другим его произведением, написанным в том же 1903 году, - масштабным полотном под названием «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года, в день столетнего юбилея со дня его учреждения».

В «Просторе» - предчувствие перемен, а в «Заседании» – ода старой эпохе, уходящей элите.

Серов был очевидцем расправы над участниками мирной демонстрации: видел страшные события, произошедшие 9 января 1905 года, из окон Академии художеств. Он изобразил бравого офицера с «шашкой наголо» мчащегося на безоружную толпу, идущую с иконами и царскими портретами. Уже через мгновение упадут истекающие кровью первые раненые, первые убитые…

Командовал войсками столичного гарнизона великий князь Владимир Александрович, который был, между прочим, президентом Императорской Академии художеств. Возмущённый Серов отказывается от почётного звания действительного члена Академии. Призывает Николая II разобраться в случившемся. Как вообще такое оказалось возможным: учинить расправу над безоружной толпой, которая, не проявляя никакой агрессии, шла в сторону Зимнего со своими требованиями. Да какими требованиями – мольбами, просьбами, надеждами...

И вот уже результаты Первой русской революции. Полотно Ильи Репина «17 октября 1905 года». Действие происходит на Дворцовой площади. Демократически настроенная интеллигенция ликует, - в своём манифесте император обещал даровать народу долгожданные основы гражданской свободы!

Среди изображённых: слева на переднем плане профессор с бородой – филолог Прахов. С букетом в руке – актриса Лидия Яворская. В центре же метущейся толпы – единственный статичный, спокойный образ, чем-то напоминающий иконописный. Это знаменитый художественный критик Владимир Васильевич Стасов, уже очень немолодой. 1905-й – предпоследний год его жизни.

В советские годы эти работы Серова и Репина не особенно показывали широкой публике. Не принято было говорить об этом этапе их творчества. Одного хотели оставить автором портретов аристократии, другого – создателем «Бурлаков на Волге», «Запорожцев» и других произведений, не выходящих за рамки «передвижничества», реализма и второй половины XIX века.

Интересно, что, условно говоря, «старички» (Репин, Серов) – первыми в своих работах стали реагировать на события современности. Талантливая же молодёжь (Малевич, Кандинский, Татлин) в начале ХХ века ещё только искала свои пути, была погружена в поиски нового художественного языка. От своих ровесников в этом плане сильно отличается разве что Павел Филонов. Он первым начинает реагировать на стремительные перемены, происходящие со страной. В его трагическом полотне под названием «Те, кому нечего терять» изображен пролетариат, загнанный, забитый, бесправный.

Ещё одно произведение Филонова - «Перерождение человека», показывающее процесс изменения сознания, менталитета интеллигенции после событий Первой русской революции.

В этом произведении, конечно, - предчувствие надвигающейся вселенской катастрофы – Первой мировой войны.

Мировая буржуазия, властители разных стран вынашивают план страшной бойни… Отвратительных «королей» Филонова спустя десятилетия будут ассоциировать и с Гитлером, и с Муссолини…

Это полотно, созданное в 1913 году накануне Первой мировой – оно, в принципе, о любой войне.

У Петрова-Водкина особое понимание всего и вся. Он воспринимает каждое событие как нечто вселенского масштаба. Во всех его работах особая, «сферическая», перспектива, подчеркивающая «планетарность», значимость любого момента, предмета, явления. Мы ощущаем, что земной шар – круглый, что он вращается.

Смерть юного воина с чистыми как небо голубыми глазами – центральное событие, заставляющее всё сущее на мгновение замереть. За что эти юноши погибали на той войне? Что они защищали? Они и сами зачастую не знали…

Столь масштабное полотно, задуманное как гимн русскому офицерству, в итоге, стало этому самому офицерству «реквиемом», - закончить произведение помешали революционные события.

Первая мировая война - один из главных катализаторов революционных настроений в обществе. Она стала последней каплей, переполнившей чашу терпения.

И от манифеста 17 октября 1905 года ждали многое, но, увы, не дождались. Разочарование!..

На посвященной столетию революции выставке в Русском музее не было «Черного квадрата» Казимира Малевича, но я бы хотела внести эту знаковую для искусства ХХ века работу в визуальный ряд, продолжая разговор о предчувствии художниками событий 1917 года.

А теперь от предчувствий и пророчеств мы переходим к Февральской революции

«Некто» 1917-й наступил. Напомню, что работ на тему революции, созданных совсем уж по горячим следам, почти нет. Большинству творцов потребовалось время, чтобы «переварить», осмыслить.

Произведение Александра Вахрамеева «Жгут орлов» - одно из немногих исключений. И по своей сути больше напоминает «репортаж», сводку с места происшествия. Изображённый эпизод художник подсмотрел во дворе дворца Белосельских-Белозерских. Революционная толпа уничтожает ненавистные царские символы и тут же занимается мародерством: люди тащат какие-то зеркала в золоченых рамах.

Революцию чаще всего начинают романтики и идеалисты, но в итоге она поднимает страшную волну криминала. Наступает время анархии, когда все возможно и когда под шумок можно сделать все что угодно: убить, украсть, совершить все немыслимые злодеяния. Этот момент здесь как раз очень хорошо показан.

Рассказывая о произведениях, созданных в 1917 году, нельзя обойти стороной портреты Александра Федоровича Керенского. Один – между прочим, кисти Ильи Ефимовича Репина. Другой – Исаака Бродского, будущего автора знаменитых полотен, посвященных Ленину.

Оба портрета Керенского были написаны летом 1917 года и, естественно, с натуры. Репин изобразил министра-председателя в готической библиотеке Николая II в Зимнем дворце, где он устроил себе кабинет. С лета 1917-го политик не только работал, но и жил в монаршей резиденции: поселился в бывших покоях Александра III, а в Малахитовой гостиной проводил заседания Временного правительства.

После переезда в «главный символ самодержавия» Александра Фёдоровича Керенского многие стали иронично называть «Александрой Федоровной». Намекая на то, что он себя метит в преемники Николая II и его супруги. А поскольку он проживал в бывших покоях Александра III, его в шутку именовали ещё и Александром IV.

Керенский - самый известный персонаж 1917 года. Не Ленин, отнюдь не Ленин, а именно Керенский! Недаром на выставке в Эрмитаже, посвященной столетию революции, столько экспонатов рассказывало о его деятельности. Медали, жетоны, открытки, публикации. Александра Фёдоровича вначале называли «солнцем свободы России», «первой любовью революции». На него интеллигенция возлагала очень большие надежды и, кстати, февраль 1917 года был единственным в России опытом, когда интеллигенты пришли к власти. И не смогли ее удержать.

Интересно проводить параллели между Керенским и Лениным: два заклятых антагониста появились на свет в одном и том же городе, Симбирске, их отцы очень хорошо знали друг друга…

Когда мне было шестнадцать лет и я готовилась поступить на исторический факультет Петербургского университета, я прочитала мемуары Керенского, написанные им уже в конце жизни, и, вы знаете, как любой человек романтического склада, буквально влюбилась в этого человека. Потому что он так красиво пишет, ну такой слог, ну так он оправдывает все свои действия. И сразу становится понятным, почему в 1917-м году очень многие попали под обаяние этого человека.

Теперь поговорим об иконографии Ленина. Сложно поверить, но ни в 1917-м, ни в 1918-м, ни в 1919-м годах никакой иконографии Владимира Ильича, по сути, ещё не было. Только в 1920 году в кабинет Ленина в Москве допустили художников Леонида Пастернака (отца писателя, очень хорошего художника, написавшего замечательные портреты многих известных творческих людей того времени), Натана Альтмана, Георгия Верейского. Тогда и появились самые ранние наброски ленинских портретов…

Владимир Ильич не позировал специально: художники запечатлевали вождя в процессе работы. На основе многочисленных графических набросков Натан Альтман летом 1920 года создаст знаменитый скульптурный портрет Ленина.

А сейчас хотела бы поговорить о периодической печати. Промежуток между февральской и октябрьской революциями стал периодом её небывалого расцвета. Получившие полную свободу слова, мастера книжной графики, иллюстраторы, авторы фельетонов быстрее всех реагировали на злобу дня.

Причем интересно, что сатирические издания, которые отразили революцию - «Новый Сатирикон», «Стрекоза», «Барабан» - возникли отнюдь не в 1917 году, а гораздо раньше. У этих журналов похожая судьба: практически все они были закрыты сразу же после Октябрьской революции. А вот в этот период от февраля к октябрю, действительно, можно было писать и говорить все, что угодно, и причем совершенно безнаказанно. И журналисты, и авторы этих карикатур клеймили всех и вся: и императорскую семью, и Керенского, и большевиков во главе с Лениным.

Разные художники по-разному реагировали на события 1917-го – начала 1918-го годов.

Вот, например, Марк Шагал. Он пишет в трагическое для страны время жизнеутверждающие образы влюблённых. Воспаряющих ввысь, лишённых гравитации, свободных и счастливых. Накануне революции он женился на своей возлюбленной, главной музе всей жизни, - Белле. В 1917 году он из Петрограда возвращается на родину в Витебск, становится уполномоченным комиссаром по делам искусств Витебской губернии, начинает активную деятельность.

Но сейчас хотелось бы вернуться к творчеству Филонова, безусловно, одного из самых интересных мастеров того непростого, но яркого времени.

Его «Формула весны», написанная уже в 1920-е годы, - одна из самых восторженных реакций на революцию. Он в то время пишет много «формул». Они – часть утопии художника о «мировом расцвете». Организм картины – как всё живое – растёт, развивается. Из атомов, из молекул. У нас на глазах происходит великое таинство, обновление мира, рождение чего-то нового, прекрасного. Невозможно сдерживать этот напор!

Вы спросите, зачем я в революционный зрительный ряд поместила знаменитую картину Бориса Кустодиева «Купчиха за чаем»? В ней-то что о революции? Но если вглядеться в дату создания – «1918-ый год» - очень о многом хочется поразмышлять.

Изображен с детства любимый художником провинциальный мир, где можно на закате солнца, неспешно и важно пить чай из блюдечка. При этом мы прекрасно понимаем, что происходило в 1918 году. Вот эта жизнь, изображенная Кустодиевым, которая ему так приятна, знакома с детства, юности, - ее никогда уже больше не будет! Этот мир разлетается как карточный домик, на фрагменты, на осколки. И в работе - эта ностальгия по старому укладу, который уже никогда не вернется.

Еще одна постреволюционная работа Бориса Кустодиева, посвящённая Второму Конгрессу Коминтерна, проходившему в Петрограде летом 1920-го года. На полотне изображена организованная в рамках Конгресса демонстрация на площади Урицкого – так тогда именовалась Дворцовая, в честь убитого революционера.

Очень интересен цвет стен Зимнего дворца. В то время он был кроваво-красным. И не только в революционные годы, но ещё во времена последних двух императоров. На картине изображены делегаты конгресса: коммунисты, социалисты из разных стран (обратите внимание – какие некоторые одежды экзотические), и работа, в принципе, радостная…

На картине изображён как раз этот скудный паёк, на который посадила новая власть творческую интеллигенцию умирающего от голода Петрограда. Кустодиев писал о тяжёлой ситуации в городе: «Живем мы здесь неважно, холодно и голодно, все только и говорят кругом о еде да хлебе…».

И Кузьма Петров-Водкин ему вторит. Вот отрывок из его письма к матери в ноябре 1918 года: «Наголодались за лето очень, прямо скотом себя чувствуешь, только о еде и приходилось думать».

Одно из самых философских, самых гениальных, произведений революционных лет – цикл Бориса Григорьева о России. Создавался он долго. Художник с 1916 по 1919 год путешествовал по стране. Ему хотелось посмотреть в глаза народу в эпоху потрясений, понять, что такое Россия, какое её истинное нутро. Он увидел архаическую, как он говорил сам, «лыковую», крестьянскую Русь. И он смотрел в несчастные, полные боли, глаза этих людей.

В то время в среде интеллигенции была популярна «скифская теория», о том, что русский народ, в жилах которого течет скифская, свирепая, бурлящая кровь, должен напитать ею сначала отечественную, а затем и мировую революцию. А они, эти романтики, мечтавшие о мировой революции, спросили людей: хотят ли они такой участи?

Нет, не спросили, и художник Григорьев передал трагизм ситуации. Да, простым людям жилось не очень счастливо при царе, но они были связаны с родной землей, они знали, что будет через день, через год, через пятьдесят лет.

А сейчас, хотелось бы продолжить тему «искусства, вышедшего в массы» и немного поговорить о тех художниках, которые оформляли Петроград к первым послереволюционным памятным датам

Тогда под началом наркома просвещения Луначарского работали совершенно разные люди. Это было, действительно, очень интересное время, потому что украшали улицы кто как умел: и реалисты, и символисты, и авангардисты. И все они мирно уживались…

Власти, затевая все это постреволюционное оформление улиц, искали образы из прошлого, которые могли бы моментально считываться, вдохновлять. Пригодились и французские революционеры, и отечественные бунтари прошлых лет, среди которых особой популярностью пользовался образ Стеньки Разина, мятежного атамана.

Очень интересным было оформление площади Урицкого (Дворцовой площади) к первой годовщине Октября. Его автор – художник Натан Исаевич Альтман. Он и первые портреты Ленина потом будет создавать, и ему доверили самое святое – оформить главную площадь революционного города.

Глядя на эскизы его декораций, мы не узнаем ни Зимний дворец, ни другие составляющие классического ансамбля Дворцовой… Главная часть этого оформления тогдашней площади Урицкого – языки пламени, которые поглощают ненавистный символ самодержавия, Александровскую колонну, берут «творение Монферана в тиски».

Альтман хотел полностью изменить облик площади, превратить её в место, куда революционный народ пришёл праздновать свою победу. Красоте императорской России он противопоставляет новую красоту победившего города. Языки пламени, пожирающие колонну – это было оформление главной трибуны, центра торжеств. В темноте еще была подсветка, то есть, действительно, пламя будто бы горело.

И, конечно, говоря об искусстве революции, невозможно забыть про агитационный фарфор. Это явление уникальное, не имеющее аналогов в мире. Казалось бы, революции должны были в первую очередь уничтожить вот это самое хрупкое, самое незащищенное. Тем более что Императорский фарфоровый завод – это ведь тоже был яркий символ ненавистного прошлого.

И действительно, после Октября 1917-го он был на гране уничтожения. Денег ни на что не хватало. До тарелок ли фарфоровых кому-то тогда было?

Но представители творческой интеллигенции Петрограда заступились за умирающий завод, и власти решили: заводу быть.

Уже летом 1918-го года туда приходят новые люди. Причём бок о бок с ними продолжают трудиться и старые опытные мастера. Директором завода становится знаменитый художник, график, книжный иллюстратор Сергей Чехонин, который в юности очень много занимался керамикой. Между прочим, ученик Ильи Ефимовича Репина.

И он дает работать и старым мастерам, и молодым талантам, в числе которых была Александра Щекатихина-Потоцкая, ставшая впоследствии одной из «легенд» завода. И все эти художники очень по-разному - кто-то в духе символизма, кто-то с экспрессией, кто-то в стилистике реализма - творили агитацию на фарфоре.

Естественно, простые рабочие не могли себе позволить пользоваться такой посудой. Если можно так сказать, агитационный фарфор был одним из форм «экспорта» российской революции на Запад, своего рода художественной витриной Советской России. Эти произведения были на заграничных выставках, пользовались огромным спросом. И по сей день коллекционеры всех стран сражаются за подлинные «агитационные» тарелочки.

У мастеров Фарфорового завода были совершенно разные настроения, но многие из них выжили в то время лишь благодаря тому, что остались работать на заводе. Интересно, что в первые годы советской власти «искусство будущего» создавалось на сохранившихся в большом количестве заготовках прошлого, на дореволюционном «фарфоровом белье» (бельём в фарфоровом производстве называют не расписанный белый фарфор). Об этом свидетельствует присутствующий на многих ранних советских изделиях традиционный вензель времён николаевского правления.

Сначала, сразу после революции, новая власть распорядилась замазывать марки николаевского времени. Но спустя несколько месяцев стало понятно, что в тех случаях, когда существуют две марки, - и советская, и дореволюционная - это исторический курьёз, который пользуется большим спросом. Вот такой вот уникальный пример компромисса, преемственности, своего рода мостик от России императорской к России советской.

Революционное оформление площадей и улиц осталось только в эскизах и на фотографиях, а этот хрупкий фарфор, который берегли и ценили даже в те трагические времена, как ни парадоксально, оказался самым живучим, самым прочным свидетельством эпохи.

Еще одно, очень известное, произведение, посвященное событиям Гражданской войны, - «Смерть комиссара» Кузьмы Петрова-Водкина. Оно было создано уже в 1928 году по заказу Реввоенсовета для выставки «10 лет Красной Армии».

Как это полотно перекликается с уже нами упоминавшимся ранним произведением художника «На линии огня», в котором умирал воин Первой мировой, мальчик с голубыми глазами! И опять планета кружится, и опять воинское подразделение идёт в атаку… И на мгновение вновь земля застывает... Позы главных героев – ординарца и упавшего ему на руки смертельно раненного комиссара – очень напоминают иконографию «Пьеты», сцены оплакивания Христа Девой Марией. Красная повязка на руке умирающего – будто капли свежей крови.

И ещё одно знаковое произведение, написанное уже спустя годы после революции, – «Скачет красная конница» Казимира Малевича.

Первое время после Октября художники авангарда были нужны новой власти. Потом о них быстро забыли. Кандинский, как мы уже говорили, не стал дожидаться печального финала, сам уехал. Филонова, главного романтика революции, просто перестали замечать, ему не давали заказов, он жил на деньги жены и умер в первый страшный год войны в блокадном Ленинграде…

Малевич какое-то время был более востребованным в СССР. Но в конце жизни и он был уволен почти со всех постов, болен раком, измучен бытом и травлей. Именно в такое непростое для себя время, в 1932 году, за три года до смерти, он создавал свою «Конницу». Эта картина – единственная работа в то время уже давно «опального» художника, понравившаяся властям. Изображённое «считывали» как восхваление революции и «Красной Армии». Малевич никого не разубеждал.

Однако если разбираться, тут очень много скрытых подтекстов. И сейчас можно прочитать, что эту «Конницу» некоторые исследователи сравнивают чуть ли не со всадниками апокалипсиса. Куда эти всадники бегут? Откуда? Зачем? Как долго им ещё бежать? Бесцелен и бессмыслен их яростный бег. Какая-то неистовая скачка, из ниоткуда в никуда. И вот такие подтексты, конечно же, Малевич тоже имел в виду, подразумевал, но не озвучивал.

Постепенно на руинах мира старого окончательно утверждается мир молодой, новый. И художники принимаются самозабвенно воспевать «нового человека».

Процитирую Александра Самохвалова: «Жизнь выдвигала нового социалистического человека, новую молодежь, комсомольцев, рабфаковцев, и это новое время надо втащить на холст». Ему вторил Александр Дейнека: «Нельзя сейчас в позе купца или фабриканта писать нашего ударника. У него другая стать». Начинается эпоха социалистического реализма. Главная идея того времени - вне коллектива человек не существует. Герои этих картин похожи: они все здоровые, молодые, счастливые. Эпоха спортивных парадов, рекордов, достижений…

Замечательна «Кондукторша» Александра Самохвалова. У нас давным-давно проходила выставка «Венера Советская», и я еще тогда влюбилась в это произведение. Это действительно гимн новому человеку. Женщина меняет свою роль в обществе. Она теперь полноправный гражданин, она работает наравне с мужчинами, приводит в действие сложные механизмы. Кондукторша Самохвалова – новая богиня, новая Венера. В ней есть что-то от Оранты, что-то от языческих каменных баб. Она – ярчайшая аллегория новой власти, ослепительных лучах электричества неотвратимо надвигающейся на зрителя.

Пока большинство художников воспевали «пролетария», нового человека, Казимир Малевич размышлял о судьбах крестьянства. В его «Крестьянах» - очень глубокое, философское осмысление произошедших перемен. Причем налицо религиозные ассоциации, недаром «Голова крестьянина» очень напоминает икону «Спас Ярое око».

Герои Малевича – те самые «мученики», на плечи которых легла большая часть тягот революции, Гражданской войны и последующего времени. Они будто предстают перед нами, перед вечностью… Одинокие фигуры с беспомощно опущенными руками…

Совершает своё предстояние перед вечностью и «Работница» Малевича, образ одного из самых поздних произведений художника. Есть сведения, что незадолго до смерти мастер планировал цикл с типажами людей разных профессий, наиболее характерных для новой страны.

«Работница» - скорее всего, это как раз из этой серии, которую Малевич из-за смерти так и не осуществил. Обратите внимание на жест рук героини. Женщина будто держит ребенка, но ребенка нет, и в этом какой-то очень тревожный подтекст.

Напоследок мне бы хотелось дать слово очевидцам революции.

Андрей Белый очень справедливо писал: «Революцию взять сюжетом невозможно в эпоху теченья ее; и невозможно потребовать от поэтов, художников, музыкантов, чтобы они восхваляли ее в дифирамбах и гимнах. Революция – акт зачатия».

Кустодиев пишет: «Здесь все кипит, все еще улицы полны народом. «Такой» улицы надо столетиями дожидаться! Все сдвинулось, передвинулось, а многое так и вверх дном перевернулось».

Марк Шагал: «Революция всколыхнула меня всей силой, овладевающей личностью, отдельным человеком, его существом…». И Александр Блок: «Революция есть музыка, которую имеющий уши должен услышать».

Интересно высказывание Ивана Бунина: «Непрерывно шли совещания, заседания, митинги, один за другим издавались воззвания, декреты, неистово работал знаменитый «прямой провод» - и кто только не кричал, не командовал тогда по этому проводу». Очень интересно высказывание Евгения Замятина: «Веселая, жуткая зима 1917 – 1918 года, когда все сдвинулось, поплыло… Корабли-дома, выстрелы, обыски, ночные дежурства, буржуйка, селедки, смолотый на кофейной мельнице овес. И рядом с овсом – всяческие всемирные затеи: издать всех классиков всех времен и всех народов, объединить всех деятелей всех искусств, дать на театре всю историю всего мира».

Удивительно, но факт - в то нищее, страшное время, во времена Гражданской войны, издавались замечательные произведения… Кстати, издательство «Всемирная литература» появляется по инициативе Горького в 1919 году – все в том же холодном и голодном Петрограде. Вдумайтесь: только за время Гражданской войны за первые пять лет издательство выпустило около двухсот книг. Как такое вообще могло быть?

Такое вот неоднозначное время. Но, романтика романтикой… парадоксы парадоксами… А если подытожить – всё же, не дай боже никому жить в эпоху потрясений.