Десять лет назад в своей квартире, что находится в центре города, профессор Санкт-Петербургского архитектурно-строительного университета Всеволод Владимирович Инчик открыл комнату-музей блокадного времени.


Здесь все подлинное — из тех суровых дней: буржуйка, сделанная из ржавого ведра, черная бумажная тарелка репродуктора, керосинка, шинель, ушанка, планшет, пропуска, отрывные спички с текстами «Ленинград — город-фронт», газеты того времени.

На столе несколько брошюр, выпущенных в блокадном городе и обязательных для изучения. В них сказано, как надо вести себя при обстреле, правильно тушить зажигательные бомбы, как оказывать первую медицинскую помощь. Рядом непривычно тоненький журнал «Огонек» за 1941 год, отпечатанный на газетной бумаге. Он передает настроение первых недель войны, когда люди и подумать не могли, что она будет продолжаться долгих четыре года. На первой странице так и написано: «Четвертая неделя войны», — а рядом снимок сбитого вражеского самолета.


Взгляд останавливается на простеньком альбоме. На каждой странице детским почерком записано, что было на обед в школе: суп овсяный, каша, хлеб (с указанием граммов), две кружки чая. Ученик 5‑го класса Воля Инчик внушил себе, что, записывая, он как бы обедает еще раз. А потом к меню добавились рисунки… продуктов: хлеб, конфеты, масло. Это не помогло заглушить голод, и мальчик попал в больницу с диагнозом «дистрофия».

С собой он взял коллекцию карикатур, которые вырезал из газет. Вместе с соседом по палате сделал из них книжицу.

— Какую поставим цену? — спросил сосед.

— Зачем? Я эту книжку не продам, — сказал Воля.

— За деньги не продашь, а за хлеб?

— За хлеб продам, — немного подумав, ответил мальчик. И написал на обложке: «Ленинград, 1942 год, «Юмориздат», цена 300 граммов хлеба».

Смогут ли нынешние ровесники блокадного мальчика понять вот этот его поступок? Не знаю.

И все же в этой комнате с приспущенными маскировочными шторами на окнах, крест-накрест заклеенных газетными полосками, нет виденного нами в фильмах блокадного аскетизма. Дело в том, что комната-музей не безлична. Она носит имя своей хозяйки — Веры Ивановны Шестаковой, солистки Малого оперного театра, которая прожила здесь всю блокаду. Инчику она доводилась тетей и принимала большое участие в его судьбе. Благодаря Вере Ивановне ее родственники, оставшиеся в блокадном городе, избежали гибели. Она подкармливала племянника и его мать и была оптимистическим началом в семье. А какой певицей, можно судить хотя бы по тем фотографиям с дарственными надписями, что стоят на пианино, — узнаваемые лица знаменитых композиторов и певцов.

Афиши на стенах комнаты говорят о том, что культурная жизнь в блокадном городе никогда не замирала. Но сценой для артистов гораздо чаще были палубы кораблей Балтфлота, палаты госпиталей, городской Блокадный театр, лесные поляны и полуторки с откинутыми бортами в расположении воинских частей. Выступала Вера Ивановна и по радио. Профессор показывает выцветший кусочек картона. Это пропуск № 698, который разрешал Шестаковой в комендантский час ходить по городу, если ее вызывали на вечерний радиоэфир.

Всеволод Владимирович заводит патефон, опускает маскировку и зажигает стоящий на столе мигас — примитивную коптилку, сделанную из стакана и консервной крышки. Слабый огонек дрожит, освещая лишь незначительную часть стола, на котором лежит на тарелке маленький кусочек хлеба. Возникает реальное чувство холода.

— Может быть, затопим буржуйку? — спрашивает профессор.

Я отказываюсь, хотя вижу, что она действующая: черное колено трубы, перечеркивая комнату, упирается в дымоход.

Вальс И. Дунаевского в исполнении Веры Шестаковой, слабый огонек мигаса среди кромешной тьмы и сиротский кусочек хлеба так не сочетаются друг с другом. А с чем вообще тогда сочеталась жизнь людей, оказавшихся в противоестественных условиях блокады? С бомбами, с голодом или холодом?

Когда профессор создавал блокадный музей, ему несложно было подобрать для него экспонаты. Прирожденный коллекционер, с детства собиратель того, что наглядно отражает время, он все имел, как говорится, под рукой. Но в душевном смысле эта экспозиция далась Всеволоду Владимировичу нелегко. Она заставила вновь вернуться в минувшее — пережить потерю отца и томительные минуты ожидания мамы, когда на улице все грохотало от взрывов. Он вспоминал тот ужасный день, когда они, возвращаясь из убежища после обстрела, вдруг увидели, что в их дом попала бомба, разрушив кухню, где они могли находиться.

— Когда я создавал блокадный музей, — говорит В. В. Инчик, — у меня было желание не только оставить на земле память о конкретном человеке; которому я за многое благодарен. Наш музей — предметная, осязаемая память обо всех, кто жил в Ленинграде в блокаду. Конечно, в музеях города много документальных свидетельств о блокаде, но целой блокадной комнаты в обычном жилом доме нет.

Листаю толстый альбом с фотографиями и пожеланиями тех, кто побывал в музее: блокадники, в том числе и из других городов, школьники, студенты, люди творческих профессий. Среди них иностранцы — японцы, чехи, немцы, американцы… Что чувствовали они, оказавшись здесь? Какие испытали ощущения? Каждый — свои, но определенно понимая, что если мы не научимся сохранять мир, любая жизнь, даже самая хорошая, может опуститься вот до этой ржавой буржуйки и маленького кусочка хлеба.

Вот лишь несколько записей в этом альбоме.

«Я никогда не забуду визит в ваш дом. Это просто чудо, что меня приняли здесь, где немцы принесли русским людям столько горя. Я хочу, чтобы жителей Петербурга и Германии всегда объединяла только дружба. Пусть она растет, процветает и приносит богатые плоды. Хайнц Падель. Гамбург».

«Огромная наша благодарность и поклон вам, Всеволод Владимирович, за то благородное дело, которые вы совершили, создав этот музей. Мы потрясены им и той информацией, что услышали в этих стенах. Спасибо от наших детей, которым необходимо знать о блокаде как можно больше. О. Овечкина и И. Пчелкина, сотрудники архива Мариинского театра, и их дети».

«Я счастлива, что прикоснулась к судьбе блокадной актрисы Веры Шестаковой, которая самые страшные годы блокады Ленинграда продолжала жить искусством и дарить его воинам и людям осажденного города. Склоняю голову перед энтузиастами, которые сохранили в этой комнате живую память о подвиге Ленинграда и его жителей. Охара Рэйко, Япония».