Анатолий ИВАНОВ
Сверх моды на вершок
Продовольственная комиссия Военного совета Ленинградского фронта.
Фото Ginger Jordan on Unsplash
Дата публикации: 20 ноября 2024
Главное — не высовываться! Этот афоризм житейской или, точнее, обывательской мудрости, появившийся в советскую эпоху, на самом деле имеет под собой глубокие исторические корни, распространяясь на все сферы жизни, в том числе и такую специфическую, как та, о которой пойдет речь.
В допетровской Руси проблем с чрезмерно усердным следованием западноевропейской моде среди придворной знати не существовало: далее заимствованных в Польше кунтушей вместо традиционных охабней (род кафтана с четырехугольным отложным воротником и длинными, часто откидными рукавами. — А. И.) и небольших усов вместо лопатообразных бород дело, как правило, не заходило. Отношение к этим модникам со стороны «тишайшего государя» Алексея Михайловича было довольно терпимым; строго следуя заветам старины, царь-батюшка не отворачивался и от «иноземщины». Сын его, Петр I, пошел несравненно дальше отца и уже насильно заставлял служилые сословия переодеваться в европейское платье и перенимать чужеземные обычаи.
В дальнейшем процесс усвоения иностранных мод пошел как по маслу, и переимчивых россиян уже не приходилось к нему поощрять, — напротив, скорее останавливать тех, кто хотел быть, согласно позднейшей поговорке, «сверх моды на вершок». Разумеется, в стране с самодержавным правлением методы борьбы с чересчур зарвавшимися «петиметрами», то есть, говоря по-русски, щеголями (и щеголихами), имели подчас ярко выраженный авторитарный уклон.
Как-то Петр жестоко проучил одного самозваного медика, повесу и модника, женившегося на богатой вдове искусного врача и сорившего жениными деньгами. Призвав к себе и проэкзаменовав разряженного в пух и прах выскочку, царь остался им недоволен и повелел, чтобы тот, не снимая щегольского платья, остриг и побрил множество бородатых дворовых мужиков, что и было исполнено злополучным лекарем с величайшим отвращением...
После смерти Петра Россией (с незначительными перерывами) почти до самого конца XVIII столетия правили женщины, не похожие друг на друга ни по уму, ни по воспитанию, ни по привычкам, действовавшие в силу этого также по-разному. К примеру, Елизавета Петровна, сама завзятая модница и щеголиха, почитала себя первейшей красавицей и, обладая неисчерпаемым запасом туалетов, не дозволяла своим придворным дамам затмевать ее в нарядах. При этом поступки государыни, женщины не злой, но вспыльчивой и взбалмошной, порой мало чем отличались от методов ее покойного родителя, хотя мотивы их поведения были совершенно различны.
Одна из дам елизаветинского двора, М. П. Нарышкина, супруга обер-егермейстера, отличалась красотой, прекрасной фигурой и величественной осанкой, а вдобавок — исключительным изяществом и изысканностью в нарядах, что сделало ее предметом ненависти Елизаветы. Мария Павловна имела чудные волосы — и получила приказание обрезать их. Она была сложена как изваяние, а придворное платье еще больше оттеняло совершенство ее бюста — ей было приказано носить это платье без фижм (юбки с каркасом в виде обруча на китовом усе. — А. И.). Тогда Нарышкиной пришла в голову мысль заказать в Англии фижмы с пружинами. Она приезжала ко двору, затмевая всех своей умопомрачительной талией, туалетами и внешностью. В то самое мгновение, когда появлялась императрица, пружины сжимались, а платье и талия теряли свою прелесть, но как только она удалялась, пружины снова приводились в действие.
В дальнейшем процесс усвоения иностранных мод пошел как по маслу, и переимчивых россиян уже не приходилось к нему поощрять, — напротив, скорее останавливать тех, кто хотел быть, согласно позднейшей поговорке, «сверх моды на вершок». Разумеется, в стране с самодержавным правлением методы борьбы с чересчур зарвавшимися «петиметрами», то есть, говоря по-русски, щеголями (и щеголихами), имели подчас ярко выраженный авторитарный уклон.
Как-то Петр жестоко проучил одного самозваного медика, повесу и модника, женившегося на богатой вдове искусного врача и сорившего жениными деньгами. Призвав к себе и проэкзаменовав разряженного в пух и прах выскочку, царь остался им недоволен и повелел, чтобы тот, не снимая щегольского платья, остриг и побрил множество бородатых дворовых мужиков, что и было исполнено злополучным лекарем с величайшим отвращением...
После смерти Петра Россией (с незначительными перерывами) почти до самого конца XVIII столетия правили женщины, не похожие друг на друга ни по уму, ни по воспитанию, ни по привычкам, действовавшие в силу этого также по-разному. К примеру, Елизавета Петровна, сама завзятая модница и щеголиха, почитала себя первейшей красавицей и, обладая неисчерпаемым запасом туалетов, не дозволяла своим придворным дамам затмевать ее в нарядах. При этом поступки государыни, женщины не злой, но вспыльчивой и взбалмошной, порой мало чем отличались от методов ее покойного родителя, хотя мотивы их поведения были совершенно различны.
Одна из дам елизаветинского двора, М. П. Нарышкина, супруга обер-егермейстера, отличалась красотой, прекрасной фигурой и величественной осанкой, а вдобавок — исключительным изяществом и изысканностью в нарядах, что сделало ее предметом ненависти Елизаветы. Мария Павловна имела чудные волосы — и получила приказание обрезать их. Она была сложена как изваяние, а придворное платье еще больше оттеняло совершенство ее бюста — ей было приказано носить это платье без фижм (юбки с каркасом в виде обруча на китовом усе. — А. И.). Тогда Нарышкиной пришла в голову мысль заказать в Англии фижмы с пружинами. Она приезжала ко двору, затмевая всех своей умопомрачительной талией, туалетами и внешностью. В то самое мгновение, когда появлялась императрица, пружины сжимались, а платье и талия теряли свою прелесть, но как только она удалялась, пружины снова приводились в действие.
Фото Jepretualang on Unsplash
Однажды раздосадованная государыня до такой степени вышла из себя, что в присутствии оторопелых царедворцев собственноручно срезала ножницами с головы Нарышкиной затейливое украшение из лент. Елизавета могла не утруждать себя объяснением мотивов своих поступков, однако, вполне возможно, сопровождала свои действия устными увещеваниями, что стремится, дескать, лишь исправлять дурные вкусы подданных!
Екатерина II не была столь прямолинейна и, если желала заставить кого-либо отказаться от неподобающих, с ее точкизрения, нарядов, делала это несравненно изобретательней.
В 1794 году, во время польского восстания под предводительством Тадеуша Костюшко, в обеих российских столицах появилась мода на предмет верхней мужской одежды, называемый капотом или шинелью. К слову сказать, сослуживцы гоголевского Акакия Акакиевича Башмачкина недаром окрестили его старую нескладную шинель, лишившуюся воротника, употребленного на починку многочисленных ветхостей, капотом.
Однажды раздосадованная государыня до такой степени вышла из себя, что в присутствии оторопелых царедворцев собственноручно срезала ножницами с головы Нарышкиной затейливое украшение из лент. Елизавета могла не утруждать себя объяснением мотивов своих поступков, однако, вполне возможно, сопровождала свои действия устными увещеваниями, что стремится, дескать, лишь исправлять дурные вкусы подданных!
Екатерина II не была столь прямолинейна и, если желала заставить кого-либо отказаться от неподобающих, с ее точкизрения, нарядов, делала это несравненно изобретательней.
В 1794 году, во время польского восстания под предводительством Тадеуша Костюшко, в обеих российских столицах появилась мода на предмет верхней мужской одежды, называемый капотом или шинелью. К слову сказать, сослуживцы гоголевского Акакия Акакиевича Башмачкина недаром окрестили его старую нескладную шинель, лишившуюся воротника, употребленного на починку многочисленных ветхостей, капотом.
Ко времени написания Гоголем его знаменитой повести указанный предмет одежды из мужского превратился в дамский, почему указанное прозвище и воспринималось как насмешка. Оба слова — французского происхождения, но пришли в Россию из Польши и первоначально означали род длинного плаща, под которым повстанцам было весьма сподручно проносить оружие для готовившегося мятежа. Ничего удивительного в том, что одежда подобного рода пришлась императрице весьма не по душе. Похоже, именно она придумала, как, не прибегая к карательным мерам, отвадить модников от сомнительных новинок.
Вот что писал об этом в мае того же 1794 года своему приятелю князю А. Б. Куракину известный некогда археограф Н. Н. Бантыш- Каменский, в скором будущем управляющий московским архивом Коллегии иностранных дел: «Не знаю, носят ли у вас капоты, так называемые шинели, в кои здесь все облеклись, не смотря что жарко в них ходить. Но в Петербурге следующая сыграна премудрая шутка: наряжены были полицейские фурманщики (возницы. — А. И.) в капоты с 7 воротниками из самого толстого сукна, с красным подбоем, и впущены были в летний дворцовый сад. Расхаживали они друг против друга, и кто только им встречался в капоте, они присланивались к каждому и приветствовали поклоном. Господа капотисты с негодованием спросили сих фурманщиков, что значит такая дерзость?
— « Какая, сударь, дерзость? Ведь и на нас платьице то же»,— был их ответ. Принуждены были все выйти из саду и сбросить капоты».
Никаких официальных указов на сей счет, разумеется, не существовало, но инициатива исходила явно не от полиции. На это указывает сам Бантыш- Каменский, подметивший, что «выдумка сия не есть ума г. Глазова» (тогдашний петербургский обер-полицмейстер. — А. И.), так как в ношении «капотов» замечены были также великие князья Александр и Константин, управу на которых могла иметь только императрица.
Так или иначе, сей хитроумный способ возымел действие, по крайней мере на время, что побудило власти вторично к нему прибегнуть, но уже в отношении дамской моды. На сей раз объектом преследования стали невинные шали, занесенные к нам из революционной Франции, где они только-только начали входить в употребление. Стоит добавить, что пионерами в данном случае выступили не сами французы, а англичане, позаимствовавшие этот восточный предмет одежды в колониальной Индии.
Вот что писал об этом в мае того же 1794 года своему приятелю князю А. Б. Куракину известный некогда археограф Н. Н. Бантыш- Каменский, в скором будущем управляющий московским архивом Коллегии иностранных дел: «Не знаю, носят ли у вас капоты, так называемые шинели, в кои здесь все облеклись, не смотря что жарко в них ходить. Но в Петербурге следующая сыграна премудрая шутка: наряжены были полицейские фурманщики (возницы. — А. И.) в капоты с 7 воротниками из самого толстого сукна, с красным подбоем, и впущены были в летний дворцовый сад. Расхаживали они друг против друга, и кто только им встречался в капоте, они присланивались к каждому и приветствовали поклоном. Господа капотисты с негодованием спросили сих фурманщиков, что значит такая дерзость?
— « Какая, сударь, дерзость? Ведь и на нас платьице то же»,— был их ответ. Принуждены были все выйти из саду и сбросить капоты».
Никаких официальных указов на сей счет, разумеется, не существовало, но инициатива исходила явно не от полиции. На это указывает сам Бантыш- Каменский, подметивший, что «выдумка сия не есть ума г. Глазова» (тогдашний петербургский обер-полицмейстер. — А. И.), так как в ношении «капотов» замечены были также великие князья Александр и Константин, управу на которых могла иметь только императрица.
Так или иначе, сей хитроумный способ возымел действие, по крайней мере на время, что побудило власти вторично к нему прибегнуть, но уже в отношении дамской моды. На сей раз объектом преследования стали невинные шали, занесенные к нам из революционной Франции, где они только-только начали входить в употребление. Стоит добавить, что пионерами в данном случае выступили не сами французы, а англичане, позаимствовавшие этот восточный предмет одежды в колониальной Индии.
Фото Giulia Bertelli on Unsplash
Очевидно, шали (как и все, что приходило к нам из якобинской республики) встретили враждебное недоверие со стороны государыни, прибегнувшей к испытанным мерам воздействия. О них не замедлил сообщить тот же Н. Н. Бантыш-Каменский в своем очередном письме Куракину: «Живущие в смирительном доме нимфы выпущены были разряжены и одеты в шали на улицу, с метлами, чистить по обыкновению мостовую. На другой день после сего ни одной в дворцовом саду не видно было дамы в шалях. Сие в Петербурге происходило».
В ноябре 1796 года Екатерины II не стало, и на престол вступил ее сын Павел, имевший весьма своеобразные понятия о своих властных полномочиях, в том числе и в области моды, где он проявлял безудержный, доходивший до комического абсурда произвол. Один из первых изданных им указов гласил: «Его Императорским Величеством замечено, что те, кои одеты в немецкое платье, ходят в круглых шляпах и разнообразных шапках, а потому предписывает управе благочиния немедленно объявить в городе всем наистрожайше, чтоб кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок никаких других никто не носил и потому смотреть наиприлежнейше за исполнением сего, и если кто в противном сему явится, тех тотчас брать под стражу».
Очевидно, шали (как и все, что приходило к нам из якобинской республики) встретили враждебное недоверие со стороны государыни, прибегнувшей к испытанным мерам воздействия. О них не замедлил сообщить тот же Н. Н. Бантыш-Каменский в своем очередном письме Куракину: «Живущие в смирительном доме нимфы выпущены были разряжены и одеты в шали на улицу, с метлами, чистить по обыкновению мостовую. На другой день после сего ни одной в дворцовом саду не видно было дамы в шалях. Сие в Петербурге происходило».
В ноябре 1796 года Екатерины II не стало, и на престол вступил ее сын Павел, имевший весьма своеобразные понятия о своих властных полномочиях, в том числе и в области моды, где он проявлял безудержный, доходивший до комического абсурда произвол. Один из первых изданных им указов гласил: «Его Императорским Величеством замечено, что те, кои одеты в немецкое платье, ходят в круглых шляпах и разнообразных шапках, а потому предписывает управе благочиния немедленно объявить в городе всем наистрожайше, чтоб кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок никаких других никто не носил и потому смотреть наиприлежнейше за исполнением сего, и если кто в противном сему явится, тех тотчас брать под стражу».
Как и его мать (редчайший случай единомыслия между ними), император не терпел «якобинства» и склонен был усматривать проявления оного в любой мелочи, регламентируя форму и длину воротников, цвет обшлагов, отделку башмаков и способ повязывания шейных платков, то бишь галстуков (от немецкого halstuch — «шейный платок»). Не обошел он вниманием и женскую моду, воспретив «ношение синих женских сертуков с кроеными воротниками и белою юпкою», очевидно, приметив в них ненавистные для него цвета французского республиканского флага.
Изобретательность Павла при вмешательстве в частную жизнь не только подданных, но и приезжавших в Россию иностранцев не знала границ, причем провинившимся грозили самые строгие кары.
Когда в ночь с 11 на 12 марта 1801 года, по выражению поэта Г. Р. Державина, «умолк рев Норда сиповатый», в России, где политика испокон веку сродни циклическим явлениям природы, наступила очередная недолгая «оттепель» александровского царствования, коснувшаяся, разумеется, и моды. Обывателям вновь позволено было одеваться по своему вкусу. До следующих заморозков.
Изобретательность Павла при вмешательстве в частную жизнь не только подданных, но и приезжавших в Россию иностранцев не знала границ, причем провинившимся грозили самые строгие кары.
Когда в ночь с 11 на 12 марта 1801 года, по выражению поэта Г. Р. Державина, «умолк рев Норда сиповатый», в России, где политика испокон веку сродни циклическим явлениям природы, наступила очередная недолгая «оттепель» александровского царствования, коснувшаяся, разумеется, и моды. Обывателям вновь позволено было одеваться по своему вкусу. До следующих заморозков.
Читайте также
больше полезных статей по этой теме:
За последние 10 — 15 лет в России стало очень популярным слово «проект». Однако большинство тех, кто применяет это слово, зачастую не понимают его значения или вообще не знают, что оно означает. Как следствие, проектом называют всякие шоу, спектакли, кинофильмы, программы и тому подобное.
Обращение «товарищ» смыла с наших языков перестроечная волна. Мучаемся теперь, как обратиться к прохожему. Нарочитым «господин»? В официальных письмах некоторые им пользуются, а вот в маршрутке странно просить господина передать деньги водителю.