Мне часто снится война, и полевая сумка, набитая индивидуальными пакетами, ватой, шприцами, кажется, по‑прежнему оттягивает усталое плечо. Отправляясь в 19 лет на фронт после окончания фельдшерско-акушерского техникума, я совсем не представляла, что такое война. Наивно думала, что в медиков во время боев не стреляют — мы защищены особым гуманным общечеловеческим законом. Как далеки были мои представления от реальности!

314‑й артиллерийский полк, куда я — лейтенант медицинской службы — была зачислена фельдшером, участвовал в боях под Курском. Поначалу солдаты и офицеры были еще неопытными, не умели окапываться, рыть траншеи, да и просто не успевали это делать: нам приходилось то наступать, то отступать. Рвались снаряды, свистели пули. На место раненых и убитых приходило новое пополнение, порой столь же не знающее, как защитить свои жизни.

Мне довелось участвовать в битве на Курско-Орловской дуге. Она началась в четыре часа утра с артиллерийской атаки. Творилось что‑то невероятное: одновременно стреляли пушки, «катюши», зенитные батареи, минометы, фаустпатроны, автоматы, винтовки, сверху падали бомбы. Стоял такой гул, что находящегося рядом человека было невозможно расслышать. Земля содрогалась, и возникало ощущение, будто стоишь на вязкой трясине. В этом сражении мы потеряли много солдат и офицеров, боевой техники. Но сколько было примеров отваги и бесстрашия!

У нас в полку воевали два брата-близнеца — Сергей и Николай Овинниковы. Их орудийный расчет 11 августа 1943 года совершил подвиг. Было это на Курской дуге на Дмитровск-Орловском направлении. Прорвались немецкие танки, нам пришлось отступить. А братья не покинули позицию и дрались до последнего снаряда.

Они отразили несколько контратак танков и пехоты противника. Уничтожили два танка и с десяток огневых точек, наблюдательный пункт врага на колокольне, два пулеметных расчета и более ста немцев. Но и сами не уцелели. Наводчик Николай Овинников был смертельно ранен, а командир орудия Сергей — убит. Ему посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, а Николая наградили орденом Отечественной войны I степени. (Кстати, орудие, из которого стреляли братья, сейчас находится в Москве в Музее Вооруженных сил).

Тяжело солдату в бою, но нам, женщинам, было тяжелее во много раз. Оказывая первую помощь раненому, чтобы скорее вернуть его в строй, мы тоже подвергали себя смертельной опасности, особенно когда выносили бойцов с поля боя. Когда погибла работавшая рядом со мной фельдшер Дуся Кукина, я тоже стала ожидать такого конца… Но, видно, пожелали мне долгой жизни те, кого удавалось спасти.

Наша Краснознаменная 149‑я стрелковая дивизия орденов Суворова и Кутузова крепла в боях, изгоняя врага с русской земли. Мы форсировали реки. Днепр — на плотах под массированным огнем противника. Даже вода в реке во время форсирования какое‑то время была красной от крови. В нашем полку звание Героя за эту операцию получил сержант Олимин. Он вплавь перебрался на другой берег Днепра и уничтожил немецкого автоматчика, который обстреливал переправу.

В 1943 году я была ранена, бомбовый осколок зацепил правое предплечье. Испугалась, что останусь без руки. Меня отправили в эвакогоспиталь. Лечилась полтора месяца и почти не спала — боялась, что не смогу попасть в свой полк. Когда это все же удалось, увидела, что моему возвращению были рады.

Сначала комполка у нас был Серов, требовательный к себе и товарищам. Когда он ругался (а в ход шли и нецензурные слова), то говорил: «Лейтенант Уварова, вы ничего не слышите». Если ругались солдаты, то он делал им замечание: «Как вам не стыдно ругаться при женщине, нужно соблюдать приличия, представьте себе, что вы не на фронте, а в театре».

В то время мне не раз приходилось бывать на наблюдательном пункте.

Он располагался в погребе, где было тесно, душно и неуютно. Из погреба тянулось много проводов, и благодаря им связь с дивизиями и батареями была у нас хорошо налажена. Помню, пробирались мы к нему как‑то ночью зимой с начальником штаба майором Пучковым. В этот момент начался обстрел. Пучков закричал: «Не бойся! Страшнее смерти ничего нет. Привыкай!».

В погребе просидели целый день. А когда наступили сумерки, постепенно, по одному начали выходить наверх. Когда дошла очередь до меня, один солдат шепнул мне на ухо: «Товарищ лейтенант, будете выходить — не бойтесь, там много немцев, но они все дохлые». Зрелище оказалось ужасным, и я подумала: вот как хрупка человеческая жизнь…

В 1944 году я наконец‑то получила письма из дома, где мне сообщили, что отец погиб на фронте. Теперь после боя я присматривалась к каждому погибшему. Мне казалось, что среди них я узнаю своего отца. Поверьте, но до моего сознания тогда не доходило, что папа воевал на другом фронте и его уже нет в живых.

Когда комполка Серова повысили в звании, он сдал полк подполковнику Филицину, а после него командиром стал Федор Семенович Удовенко, с которым мы и дошли до конца войны. О нем тоже хочется сказать несколько слов. Он каждого солдата щадил, заранее предусматривал, где и как расположить полк, беспокоился за санитарную часть, чтобы во время боев раненым удобно было до нас добраться. Если у нас выходил из строя санитар или другой персонал, он тут же давал пополнение, и мы обучали новичка оказывать первую помощь.

Командир полка шутя говорил медсестрам: «Вы, черти курносые, не попадайте под пули! Что я без вас тогда буду делать с ранеными? Будьте смелее, смелых пуля не берет». И в гибели солдат Удовенко всегда обвинял только себя, говорил: «Плохой командир, который не сберег людей».

Война подходила к концу. Когда объявили о капитуляции Германии, сразу никто не поверил. День был солнечный и теплый, птицы пели так, словно понимали — война закончилась.

Не могу не сказать. Была на фронте и любовь, но не такая, как думают многие, а чистая, скрепленная всей тяжестью войны.